Бывшая политзаключенная Полина Шарендо-Панасюк освободилась в начале февраля, полностью отсидев более четырех лет. За это время ей дважды продлевали срок. После освобождения женщина покинула Беларусь и приехала в Литву. В понедельник, 10 февраля, она выступила с большой пресс-конференцией, во время которой рассказала о 270 днях в ШИЗО, «интервью», которое пришлось дать госТВ, а также карательную психиатрию и то, как ее вынуждали платить деньги на детей, которых государство насильно взяло под опеку. Приводим ее цитаты.
Брестская активистка, мать двоих детей Полина Шарендо-Панасюк была задержана в январе 2021 года и в июне приговорена к двум годам лишения свободы по ст. 364, 368 и 369 УК (Оскорбление Лукашенко и представителя власти, насилие в отношении милиционера). Отбывать наказание ее отправили в женскую колонию № 4 в Гомеле.
Шарендо-Панасюк могла выйти на свободу еще в 2022 году, но в колонии ее постоянно обвиняли в нарушении режима и отправляли в ШИЗО. В результате в феврале 2022-го в отношении женщины возбудили первое уголовное дело по ст. 411 УК (Злостное неповиновение требованиям администрации исправительного учреждения). В апреле суд Железнодорожного района Гомеля вынес приговор — признал виновной и назначил еще год лишения свободы.
Отбыв свой увеличенный срок, Шарендо-Панасюк 6 августа 2023 года должна была выйти из колонии. Однако в отношении нее еще раз возбудили уголовное дело по ст. 411 УК. В октябре 2023-го женщину приговорили еще к году колонии.
О 270 днях в ШИЗО
— Это просто голое помещение, где нет абсолютно ничего. Тебе выдают форму, на спине которой написано «ШИЗО». Она может быть маленькой: то есть пиджак на тебе не застегивается, юбка на тебе, извините, как у женщин определенных категорий с низкой моральной ответственностью. Еще администрация может играться. Если ДИН (Департамент исполнения наказаний МВД. — Прим. ред.), например, допускает, что в ШИЗО женщина может находиться в рубашке с длинным рукавом, однако это все идет «на усмотрение начальника колонии». А начальник «усмотрел», что в ШИЗО женщина может находиться вообще в маечке на бретельках. Многие люди этих маечек не имеют. Тогда они просто пиджак на голое тело надевают. И ты не можешь сменить эту форму. Месяц сидишь в ней. В ней ходишь и спишь.
Свет — сутками. Еще Солженицын писал, что экономим электроэнергию, которая впоследствии сжигается в тюрьмах. То же самое сейчас в Беларуси.
Это [камеры видеонаблюдения] и открытый унитаз. Там нет никакой перегородки. Ничего. Все свои физиологические потребности ты справляешь под камеры. Ты спишь, ешь, ходишь — все под камерами. Своеобразная такая передача «За стеклом».
Прогулки. В ШИЗО абсолютно нет никаких прогулок. Конечно, это абсолютное лишение свежего воздуха и солнца. Даже об этом речи нет. Когда ты сидишь в ШИЗО, ты солнце не видишь. Ты не получаешь свежего воздуха.
Это голые доски. Ночью ты тоже спать не можешь, потому что влага, холод. По восемь раз женщина встает за ночь в туалет. А на ногах у тебя хорошо, если есть колготки. Если колготок нет, ты просто в носках. Но зато ты, например, в зимней обуви, которую тоже снять не можешь. Я была с одной женщиной в течение десяти дней, а у нее на ногах такие сапоги, «дутики» называются. И у тебя выбор — либо быть в дутиках, либо ходить по холодному каменному полу. Понятно, что человек захочет держать ноги в тепле. И когда она через десять дней сняла эти дутики, у нее просто были белые ноги. Они опухли.
Влажность. Конечно, это условия для возникновения, например, туберкулеза. Потому что влажность страшная. Если ты что-то там постираешь, оно не высохнет. Люди надевают [мокрые вещи], сушат на себе.
Душ. Тебя просто, как скот, выгоняют из этой камеры — и горячая вода двадцать минут в день. А если нет горячей воды — мойтесь холодной. Не хотите? Не мойтесь. Никто вас не заставляет. Как говорится, имеете право не мыться. Какая-то страшная душевая. Струечка такая тоненькая. А еще они очень любят играться с этим мытьем (для женщины важна вся эта гигиена): десять минут вам помыться, приходят четыре человека, а душа только три. Как хотите, так и умывайтесь. Намылились — краник перекрыли. Как хотите, так и смывайтесь.
Кстати, уже с ноября 2024 года [срок] в ШИЗО в Беларуси стал 15 дней. А в колонии № 24 состоялся «великолепный» ремонт ШИЗО: деревянные полы заменены на каменные. Большие окна — на маленькие. Если там раньше стояли кровати, то сейчас это нары. Одна весит 70 килограмм. Женщина должна ее поднимать.
Можно очень долго рассказывать все эти нюансы, в целом это пытки и издевательства.
О моральных пытках
— Моральные пытки были более тяжелыми, так как в определенный момент чувствуешь, что теряешь контроль над своим умом. Вот ты сидишь в ШИЗО и понимаешь, для чего они. Например, уже сфабриковали одну 411-ю статью. Ты понимаешь, что сидишь десять дней. Тебе еще накинут еще десять. А после — еще.
И не можешь отключить свой ум и включить его снова, там, через месяц. Каждую секунду из этих десяти дней ты должен проторчать прямо в этих стенах, в этих издевательствах и не можешь ничего сделать. Ощущение такого бессилия. И понимаешь, что должен скрывать свой дух, чтобы просто не сломаться, не распасться там. Ведь они действительно ждут, что перед ними упадут на колени, станут слезно умолять: выпустите меня из ШИЗО.
О руководстве ИК-24, что в Заречье
— Да, среди этих сотрудников было несколько человек. Ну, скажем так, адекватных, которые не участвовали в фабрикации этих нарушений. Они просто выполняли приказы и не переступали через эту границу. Но большинство, к сожалению, нелюди. У меня иногда складывалось впечатление, что туда пошли одни садисты или внутренние садисты, у которых там все развилось. Поймите, что власть их безгранична над этими женщинами.
О сотрудничающих с администрацией
— Есть, безусловно, группа, которая сотрудничает с администрацией (речь об ИК-24. — Прим. ред.). Я думаю, что в сейфах лежат бумажки об их сотрудничестве. И они обычно сознательно делали провокации. То, что и раньше для своих, так сказать, коллег по несчастью. Это уже записные такие стукачи, доносчики, которые знают, как это делать.
А была категория других женщин. Там я впервые столкнулась с тем, насколько бедственное положение Беларуси, которая не в городах больших живет. Это такая большая, чудовищная нищета. Люди годами сидят без ничего. И они идут на эти провокации против политзаключенных, чтобы просто получить хоть какую-то пачку чая, которая стоит 2 рубля, и пачку сигарет, которая тоже там 3 рубля. И не потому, что они там против политзаключенных. Просто у них очень бедственное положение.
Но у большинства было нормальное, адекватное понимание ситуации, нашего положения. И было сочувствие. Оно, может, не было внешним. Они где-то просто подходили тихо в уголке и говорили: мы вас жалеем, мы все понимаем, нам вас очень жаль, но тут все боятся, мы ничего сказать не можем.
Об избиении
— Была провокация в 2023 году. Нас держали в ПКТ (в колонии № 24. — Прим. ред.). Чтобы нам не сиделось хорошо, постоянно подбрасывали женщин, у которых на фоне алкоголя или вообще просто с рождения были уже какие-то психические проблемы. И была там такая женщина. Она получила дополнительный срок, так как напала на охранницу этой колонии. Ей было очень плохо в этой ИК. А у них там градация: ИК — это плохо, а вот есть могилевская тюрьма, в ней сидеть очень здорово. Потому что там условия немножко другие. И у нее была такая мечта — попасть в могилевскую тюрьму. Просто откровенно говорила: «Что бы такое сделать, чтобы скорее туда уехать». Она периодически нападала на людей, избивала их (у нее, наверное, что-то с психикой, так как была такая фаза).
И вот она напала [на меня], избивала ногами, руками. Я просто закрылась и понимала, возможно, администрация спровоцировала вот это, чтобы сфабриковать еще статью и новый срок. А ты просто понимаешь, что ты не можешь ничего сделать, ведь они только ждут, когда ты дашь сдачи. Она разбила мне лицо. У меня шла кровь из носа. Когда меня вели в санчасть, я встретилась по дороге с господином Курловичем (речь о начальнике ИК-24 Дмитрии Курловиче. — Прим. ред.). Я говорю, что вот такое случилось, прошу сообщить моему адвокату. Он так улыбнулся, сказал: «Мы никому ничего не обязаны сообщать».
О шантаже детьми и насильственной опеке
— Конечно, меня шантажировали детьми. А когда муж уехал из Беларуси, родственников (бабушек с дедушкой) заставили оформить так называемую опеку государства над детьми. И сразу переключили меня на выплату [средств на содержание детей]. Выплатить я была не в состоянии. Человек, если подпадает под Декрет № 18, [оказывается] в такой тюрьме в тюрьме. То есть еще и еще более жесткие условия по передачам, по финансам, фактически рабский труд на этой фабрике. Декрет написан якобы в благих целях — охраны детей в социально опасном положении, — но мы видим, что режим Лукашенко использует его для шантажа родителей.
О карательной психиатрии
— Как говорил Григорьевич: «Мы сохранили от СССР все лучшее». В том числе и карательную психиатрию мы сохранили. Этот режим выставляет так, что нелояльность к нему приравнивается к каким-то психическим отклонениям. Я имела возможность почитать записи психиатра колонии № 24. Там было черным по белому написано [обо мне]: «Называет себя „политзаключенным“. Диагноз — параноидальное расстройство личности».
Конечно, это тоже такое дополнительное психологическое давление на человека, что его везут к психиатру. Мол, раз везут к психиатру, значит, что-то [не так]. И сам человек начинается в себе сомневаться, и для других он становится словно какой-то такой запятнанный. Ничего нового. То, что было в СССР, — карательная психиатрия.
Я бы не назвала [тех, кто там работает,] медиками. Для меня они просто ничтожные люди. Они прекрасно понимают, в какой стране живут, какую работу выполняют. Знают, что продолжают пытать политзаключенных. Однако идут на эту работу.
Прошение о помиловании
— Это стало массовым явлением. Я знаю, что люди начинали писать прошения, когда стали приходить эти письма от Воскресенского. В августе 2021 года я получила такое письмо. Безусловно, у нас была такая позиция, что каждый из политзаключенных выбирает для себя, писать это или не писать. Вот и мы выбрали, что мы не пишем. И когда они [администрация колонии] видели, что человека можно гнуть, что он пишет, конечно, он получал какие-то льготы. Например, в бытовых условиях, передачах.
Когда люди отказывались писать, против них начинал реализовываться сценарий пыток. То есть человек гарантированно просто уже не вылезал из ШИЗО и ПКТ.
Почему Ольга Майорова, Елена Гнаук, Вика Кульша и я оказались именно в колонии № 24? Это из-за нашего отказа вообще идти на какое-то сотрудничество с администрацией. Тогда включается режим максимального террора. Не надо им там, например, избивать человека или еще что-то, достаточно просто держать в таких условиях. И человек, к сожалению, понимает, что он либо умрет, либо будет вынужден это написать (сама Полина Шарендо-Панасюк в конце концов также вынуждена была подписать прошение о помиловании. — Прим. ред.).
О россиянине, который был во время записи «интервью» государственному каналу
— Они только зашли в здание, и я стояла там, [россиянин] посмотрел на меня и говорит: «Ага, вижу, что не смирилась». Когда я попросила его представиться, он, конечно, улыбался, сказал: «Я вам представляться не буду». Ходил повсюду за нами. Там был представитель ГУБОПиКа. Они уходили и что-то там шептались. Тот показал этому «губопику», какие темы нужно затронуть, что и как.
Я обратила внимание на такой интересный момент, когда он выходил на улицу, а там камеры [видеонаблюдения] есть. Он сразу так капюшон [натянул] на голову. Я думаю, ничего себе! Кажется, святая святых вот этого ГУЛАГа. Он там должен ходить и, как говорят, дверь открывать ногами, а он накидывает капюшон. Или это недоверие к этой системе?
О прощальном письме родным
— Я писала, что мы можем больше, наверное, не увидеться. Все время эта мысль присутствовала, что мы можем не выйти. И когда я, например, узнала, что не сработало прошение о помиловании, не сработало интервью… Конечно, у меня была очень большая депрессия. И я думала, наверное, у них поставлена задача меня просто уничтожить. Фактически я прощалась.
О количестве политзаключенных
— На самом деле политзаключенных не та тысяча человек (на 10 февраля 2025 года ПЦ «Вясна» признал политическими заключенными 1229 человек. — Прим. ред.). Их намного больше. На всех этапах, по которым меня гоняли эти четыре года, я постоянно сталкивалась с людьми, которые были задержаны по политическим мотивам. К сожалению, такая политика внутри страны, что люди просто боятся называть себя политзаключенными (либо запуганные родственники) и эта информация не выходит за пределы тюрьмы или Беларуси. На самом деле политзаключенных тысячи-тысячи-тысячи. А если брать обобщенно, то теперь политзаключенный — весь беларусский народ, который остался в заложниках у этого террористического режима.
О том, как не доходит информация до осужденных за «политику»
— Абсолютно информация не доходит. Ведь нас держат в информационном вакууме. Если вы находитесь в ШИЗО и ПКТ месяц за месяцем, никакой абсолютно информации до вас не доходит. Абсолютно никакой. Адвокаты запуганы, ничего не могут сказать. Они просто смотрят в пол. Потому что тоже хотят жить.
Каждый раз при встречах [сотрудники колонии говорят], что на вас всем наплевать, о вас все забыли. Это стандартное. Здесь многое зависит от человека. Если есть внутренний стержень, он понимает, что это чушь, обман. А есть достаточно много людей, которые впервые столкнулись с этим террором, с этим ужасом. Конечно, у человека просто опускаются руки. Он думает, что действительно уже о нем забыли, никому он не нужен, его здесь убьют и никому это не будет интересно.
Об освобождении
— Последний, четвертый срок они полностью меня продержали. Ни прошение о помиловании, ни интервью ничего не дало. Я подозревала, что может быть провокация. Что, например, в колонии мне тоже сфабрикуют нападение на охранника. Считала, они готовы были это делать.
У меня было такое подозрение, что они на этот раз не успевают сфабриковать еще одну 411-ю статью, так как не хватает месяца, чтобы это бюрократическое обращение бумаг прошло. Поэтому меня отпустили и дали два года надзора. Это такой короткий поводок. Если человек нарушает надзор, он снова попадает в колонию. А на свободе нарушение можно сфабриковать в течение недели. И так [могло быть] по кругу, до 2030 года, например.
Также мне было заявлено: «Вы же понимаете, что если бы мы не назначили выборы на январь, а например, на март, вы бы не вышли». То есть о чем здесь говорить, о каком милосердии с их стороны? Нет, абсолютно нет.
О решении уезжать из Беларуси
— Конечно, понимание, что надо выехать, возникло у меня, так как есть угроза жизни. Также я понимаю, что если остаюсь в Беларуси, то просто исчезаю с политической сцены, превращаюсь в никого, дворника ЖЭС, скажем так. Поэтому нужно [было] выехать для того, чтобы сохранить себя как политика. И, конечно, воссоединиться с семьей.
